Центр изучения древней философии и классической традиции

АГРАРНЫЙ ЗАКОН 111 г. до н. э.

 (CIL I, № 200, 585. Предисловие, перевод и комментарии

 О. Сакки и Т. Г. Мякина)

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПЕРЕВОД И КОММЕНТАРИЙ

ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ШРИФТ

1.                    Lex agraria: эпиграфический памятник и его интерпретация

Обнаруженные близ г. Урбино (Италия) в конце XV века фрагменты расколотой бронзовой доски донесли до нас крупные отрывки двух римских законов гракханской эпохи [1]: «закона о судах по взысканию денег, полученных незаконным путем» (lex de judiciis repetundarum) и «аграрного закона» (lex agraria). История изучения  эпиграфического lex agraria, сохранившегося на оборотной стороне tabula Bembina,  начинается с деятельности первого владельца фрагментов, кардинала Пьетро Бембо (1470–1547 гг.)[2]. По-видимому, именно по его инициативе Якопо Мазокки включил один из новообретенных фрагментов закона (фрагмент А) в свое собрание римских надписей Epigrammata antiquae urbis Romae[3]. Уже после смерти П. Бембо, в 1560 г. К. Сигоний вновь опубликовал этот фрагмент в первом издании своего компендиума «О древнем праве Италии» (De antique jure Italiae), а во втором издании того же труда («О древнем праве Римского народа», 1574) и в сочинении «О судьях» (De judiciis) представил в соединенном виде уже два фрагмента (A и B)[4].

Посетивший Рим в 1549 и 1557 гг. антиквар Стефано Пиги снимает копии еще с двух фрагментов tabula Bembina (D и Bc), а 24 июля 1574 г.  Фульвио Орсини приобретает у сына Пьетро Бембо Торквато Бембо оставшиеся фрагменты и публикует их в несоединенном виде в составе своего знаменитого «Собрания законов и постановлений сената, сохранившихся в бронзе или на камне» (Sylloge legume et senatus consultorum in lapide vela ere servatorum)[5].

В 1825 г. К. А. Кленце, в своем издании legis de judiciis repetundarum, содержащегося на лицевой стороне tabula Bembina, впервые сумел удачно взаимосогласовать оставшиеся фрагменты и тем самым проложил дорогу к научной реконструкции текста законов tabula Bembina в целом[6]. Следуя принципам Кленце, Адольф Рудоррф в 1839 г. осуществил первое научное издание текста lex agraria, выявив при этом ряд основных проблем, касающихся интерпретации некоторых его положений, дискуссия вокруг которых не прекращается до сих пор[7].

Действительно, с одной стороны, с достаточной четкостью определяется дата принятия аграрного закона: строки 27–28 закона упоминают в качестве последних цензоров, занимавших должность,  известных Луция Цецилия (L. Caecilius) и Гнея Домиция (Gn. Domitius) – цензоров 115–110 гг. до н. э., а строка 95 говорит об ожидаемом в 111 г. до н. э. урожае винограда и олив (quodque in eo agro loco vinei oleive fiet, quae messis vindemiaque P. Cornelio, L. Calpurnio coss.)[8]. С другой стороны, многочисленные лакуны в тексте закона и противоречивость литературной традиции о послегракханском аграрном законодательстве не позволяют окончательно решить вопрос об авторе эпиграфического lex agraria, а также о том, с каким из трех послегракханских аграрных законов следует отождествить этот закон.

В самом деле, Аппиан, завершая рассказ о реформах Гракхов, писал, что после гибели Гая Гракха были приняты один за другим три аграрных закона, последовательно аннулировавших достижения гракханской земельной реформы (App., Bc., 1, 27): Kai; hJ stavsi" hJ tou' deutevrou Gravkcou ej" tavde e[lhge: novmo" te ouj polu; u{steron ejkurwvqh th;n gh'n, uJpe;r h|" diefevronto, ejxei'nai pipravskein toi'" e[cousin: ajpeivrhto ga;r ejk Gravkcou tou' protevrou kai; tovde: kai; eujqu;" oiJ plouvsioi para< tw'n penhvtwn ejwnou'nto, h] tai'sde tai'" profavsesin ejbiavzonto. Kai; perih'n ej" cei'ron e[ti toi'" pevnhsi, mevcri Spouvrio" Qovrio" dhmarcw'n eijshghvsato novmon, th;n me;n gh'n mhkevti dianevmein, ajll jei\nai tw'n ejcovntwn, kai; fovrou" uJpe;r aujth'" tw/' dhvmw| katativqesqai kai; tavde ta; crhvmata cwrei'n ej" dianomav".  {Oper h\n mevn ti" toi'" pevnhsi parhgoriva dia; ta;" dianoma;", o[felo" d j oujde;n ej" poluplhqivan. [Apax de; toi'" sofivsmasi toi'sde tou' Grakceivou novmou paraluqevnto", ajrivstou kai; wjfelimwtavtou, eij ejduvnato pracqh'nai, genomevnou, kai; tou;" fovrou" ouj polu; u{steron dievluse dhvmarco" e{tero", kai; oJ dh'mo" ajqrovw" aJpavntwn ejxepeptwvkei. [Oqen ejspavnizon e[ti ma'llon oJmou' politw'n te kai; stratiwtw'n kai; gh'" prosovdou kai; dianomw'n kai; novmwn, pentekaivdeka mavlista e[tesin ajpo; th'" Gravkcou nomoqesiva" ejpi; divkai" ejn ajrgiva/ gegonovte".

«Таким образом завершился мятеж второго Гракха. Немного позднее законом было разрешено владельцам продавать ту землю, которую они получали при разделах, в то время как старший Гракх это запретил. И тотчас богатые стали скупать ее у бедных или под различными предлогами отнимали силой, в результате положение бедных стало ухудшаться, пока наконец Спурий Торий[9], плебейский трибун, не предложил следующий закон: разделов земли больше не производить, пусть она принадлежит тем, кто ей владеет, пусть с нее уплачивают налоги народу, а эти деньги распределять. Эти разделы земли на участки были утешением для бедных и совсем не выгодны крупному землевладению. После того как вследствие таких уловок был отменен закон Гракха, самый наилучший и полезный, насколько это (только) было возможно, другой трибун немногим позднее отменил и налоги, и народ сразу лишился всего. В силу чего (римлянам) спустя 15 лет после внесения гракханских законов погрязшим в судебных разбирательствах стало еще больше недоставать и граждан, и воинов, и доходов с земли, и разделов (земельных участков), и пастбищ[10]».

Большинство исследователей отождествляют эпиграфический lex agraria с третьим послегракханским законом Аппиана, видя в этом законе тот самый «закон Тория» (lex Thoria), который был известен Цицерону (Cic., Brut., 136; Cic., De orat., 284, 1)[11]. Действительно, строки 19–20 lex agraria в полном согласии с сообщением Аппиана и свидетельством Цицерона освобождают гракханских посессоров от выплаты налога за полученные в ходе реформ земельные участки, да и хронологически эпиграфический закон всего ближе именно к третьему послегракханскому закону [12]. Ссылаясь на обнаруженный в Тунисе фрагмент межевого камня гракханской аграрной комиссии, К. Йоганнсен отмечала в связи с этим, что «поскольку аграрная комиссия была упразднена между 121 и 119 г. до н. э., представляется единственно возможным  отсчитывать те 15 лет, о которых говорит Аппиан, от 133 г. до н. э.»[13]. Соответственно, первый послегракханский аграрный закон Аппиана большинство исследователей датируют 120 г. до н. э., второй – 119 г. до н. э., а в третьем видят цицероновский lex Thoria, он же – эпиграфический lex agraria 111 г. до н. э.

Другие ученые, и в числе них Т. Моммзен, отождествляя эпиграфический lex agraria с третьим послегракханским законом Аппиана, тем не менее, следуя Аппиану, не считали возможным видеть в этом законе цицероновский lex Thoria[14]. В соответствии с этой точкой зрения, первый послегракханский аграрный закон относится к 119 г. до н. э., второй, он же цицероновский lex Thoria – к 119–118 гг. или к 113 г. до н. э., а третий – это эпиграфический lex agraria 111 г. до н. э.

Наконец существует и третья точка зрения, которую разделяем и мы. С этой точки зрения эпиграфический lex agraria, как сохраняющий налогообложение скотоводов-магнатов, не может быть отождествлен с третьим послегракханским законом Аппиана, но, скорее всего, тождественен его второму послегракханскому закону, а также цицероновскому lex Thoria. При этом,  те 15 лет, о которых писал Аппиан, логичней отсчитывать от первого трибуната Гая Гракха, так что первый послегракханский закон мы можем датировать приблизительно 119 г. до н. э., второй, lex Thoria, он же эпиграфический lex agraria, – 111 г. до н. э., а третий – 109/108 гг. до н. э[15].

Тем не менее, проблема сопоставительной интерпретации строк 19–20 эпиграфического закона и данных, сообщаемых литературной традицией, по нашему мнению, едва ли может быть решена окончательно (см. выше App., Bc., 1, 27; Cic., Brut., 136). Действительно, сообщение Аппиана об отмене «налогов» (tou;" fovrou") слишком лаконично, обширные лакуны имеются и в посвященных «налогам» (vectigalia) строках 19–20 эпиграфического закона[16]. Противоречиво и свидетельство Цицерона, который ссылается на «закон Тория» (lex Thoria) как на закон, упразднивший или уменьшивший «налог» (vectigal), выплачиваемый за пользование «общественным полем» (ager publicus)[17].  

Кроме того, серьезным препятствием на пути широкого сопоставительного анализа сведений, предоставляемых эпиграфическим lex agraria, до сих пор являлось отсутствие научных исследований по этому памятнику, которые были бы выполнены профессиональным юристом, специалистом по истории права. Большая монография О. Сакки, где на основе сопоставительного анализа данных эпиграфического закона и литературной традиции реконструируются особенности режима землепользования в Риме эпохи Гракхов, призвана восполнить этот пробел[18]. При этом, мы исходим из того, что пути к решению спорных вопросов следует искать, избегая произвольных предположений, и необоснованных восполнений в эпиграфическом тексте. Именно этому принципу мы следовали, готовя настоящую публикацию.

Соответственно, в своей интерпретации тех или иных строк публикуемого текста закона мы исходили, прежде всего, из того, что можно прочитать в самом эпиграфическом тексте, соглашаясь только с теми восполнениями, неоспоримость которых доказана дошедшим до нас текстом закона. Следуя этой, в общем классической схеме, мы опирались в первую очередь на то издание памятника, которое было подготовлено еще Теодором Моммзеном и поныне остается наилучшим из имеющихся изданий[19]. Воспроизводя в публикуемом латинском тексте закона восполнения Т. Моммзена, мы, тем не менее, учитываем результаты работы современных издателей и, прежде всего, М. Кроуфорда,  Э. Линтотта и С. Риккобоно (см. ниже apparatus criticus). По ряду мест в рамках критического аппарата или в примечаниях к русскому переводу мы, кроме того, приводим восполнения, предлагавшиеся в разное время К. Йоганнсен, Ф. Хинрикс, Ж. Каркопино, Ш. Соманем и другими исследователями[20].

2. Ratio legis («Цель закона»)     

Предваряя знакомство читателя с текстом закона, на наш взгляд, следует коснуться вопроса о цели эпиграфического lex agraria. Классическое понимание цели этого аграрного закона восходит к Т. Моммзену, который видел в нем документ, призванный урегулировать систему поземельного налогообложения[21].

В свою очередь, французская школа (Ж. Гране) считает наш аграрный закон мероприятием, направленным в пользу pecuarii (откупщиков общественных пастбищ)[22]. О значении соответствующих его положений обычно судят, принимая во внимание надпись из Поллы (132 г. до н. э.)[23]. В соответствии с ней сторонники указанной выше точки зрения определяют наш закон, прежде всего, как антигракханский акт, поощряющий финансовые аферы. Однако фрагмент речи Гая Меммия, сохраненный Саллюстием, напротив, показывает, что около 111 г. до н. э. политический климат в Риме был благоприятен именно для демократической партии (populares)[24].

Наконец имеется и третья точка зрения, согласно которой эпиграфический аграрный закон – это, прежде всего, акт «о должностных лицах» (de magistratibus)[25]. Сторонники такого взгляда видят в lex agraria своего рода сводку инструкций, предназначенную для выборных магистратов.

Мы, однако, уверены, что всякий, кто пожелает внимательно изучить текст, сохранившийся на tabula Bembina, легко сможет убедиться, что аграрный закон 111 г. до н. э. включает в себя все вышеуказанное и еще многое другое.

Разумеется, можно вслед за К. Шубертом видеть в эпиграфическом lex agraria лишь только главное доказательство того, что в ходе аграрных реформ, начиная с Тиберия Гракха и кончая законом 111 г. до н. э., был запущен маховик широкомасштабной приватизации «общественного поля» (ager publicus)[26]. Однако тот, кто придерживается такого подхода, традиционно считая гракханские реформы попыткой предотвратить разорение крестьянства, исходит при анализе послегракханского законодательства из тех пропагандистских и демагогических характеристик, которые дает этому законодательству античная традиция, а потому не может здесь претендовать на объективность[27]. С нашей точки зрения, напротив, более внимательное ознакомление с текстом закона скорее позволяет увидеть в нем своего рода компромисс. Действительно, эпиграфический lex agraria, с одной стороны, сохраняет реформаторские установки гракханского законодательства, с другой – стремится соблюсти интересы финансовых компаний, которым готовящаяся реорганизация ager publicus сулила огромные прибыли (ср. ниже строки 2, 14–15, 25 закона и примечания к ним). Следует, на наш взгляд, согласиться здесь с Э. Линтоттом, который в одной из своих статей справедливо отмечает:

«Этот закон, по-видимому, стремится к компромиссу, тщательно соединяя традицию и гракханские реформы и разрешая, в общем и целом, те трудности, которые были порождены этими реформами. Во-первых, «италийский раздел» закона представляет картину поземельных отношений во всем ее многообразии… Нелепо сводить все к простому противостоянию мелких собственников с одной стороны и крупных латифундистов с другой, при том исключительном значении, какое имели, например, долгосрочная аренда или закрепление земли за coloniae, municipia, италийцами»[28].

 В самом деле, римская экономика II–I в. до н. э., прежде всего, ориентировалась на внешнюю экспансию, на завоевание и последующее перераспределение аккумулированных в ходе завоевательных войн материальных ресурсов. Имея в виду эпоху Муция Сцеволы, Альдо Скьявоне, в связи с этим, обоснованно заключает:

«Модель экономики, функционирующая в рамках замкнутого цикла (война–эксплуатация побежденного–откупа–прибыли–новая война), где переплетались распределительные мероприятия правительственных органов и торговые операции, неизбежно вела к концентрации в Италии огромных ресурсов – земли, рабочей силы, денег, технических знаний»[29].

Таким образом, становится совершенно понятной та исключительная роль, которую в соответствии с аграрным законом 111 г. до н. э. должны были играть откупные компании и скотоводы-магнаты в новой системе поземельных отношений[30].

Являясь важнейшим первоисточником по экономической истории позднереспубликанского Рима, эпиграфический lex agraria, наряду с этим, самым знаменательным и недвусмысленным образом свидетельствует о высоком уровне юридической культуры, достигнутом в эпоху Гракхов. Такой замечательный знаток римского законодательства как Э. Вольтерра выделял здесь в качестве наиболее характерных следующие особенности, общие и для эпиграфического lex agraria, и для lex Acilia-Sempronia repetundarum (122 г. до н. э.), и для lex Iulia municipalis (44 г. до н. э.):

«Юридические нормы сначала формулируются в абстрактной форме, при чем в первую очередь провозглашается главный принцип, который затем развертывается в систему с группировкой различных положений в совершенно ясном и четком порядке (преступление и наказание, обязательства, право на вещи, судебная процедура). При этом каждое из этих положений, хотя бы оно присутствовало только  в зачаточной форме, стремится согласовываться с предметом, о котором идет речь»[31].

Мы уверены, что этот системный подход как в законодательстве Гракхов, так и в эпиграфическом lex agraria обусловлен воздействием юридической мысли Публия Муция Сцеволы и других авторитетных членов сципионовского кружка, с наибольшей полнотой выразившего чаяния эпохи, как в сфере культуры, так и в сфере права (ср. Cic., Acad., 2, 5, 13; Plut., Gracchi, 9, 1). В частности, за аграрным законом 111 г. до н. э. мог, по нашему мнению, стоять Кв. Муций Сцевола, авгур, о котором Цицерон упоминает именно как о специалисте в области iuris praediatoris (Cic., Brut., 58, 211)[32].

3. Недвижимость в  аграрном законе 111 г. до н. э.                 

Специального рассмотрения, на наш взгляд, требует вопрос о юридическом  статусе недвижимости в аграрном законе 111 г. до н. э. Действительно, важнейшей задачей этого нормативного акта являлось урегулирование правовых проблем, связанных с недвижимостью, а также юридическая квалификация всех видов недвижимой собственности, во многих случаях как бы воспроизводящая на новом уровне особенности типологии отдельных «парцелл» существовавшего до 111 г. до н. э.  ager publicus[33]. На первый взгляд, при анализе этих положений эпиграфического закона легко прийти к тому выводу, что их теоретические основания следует искать в уже вполне сложившемся понятии «земельной собственности», которое, по мнению многих, было характерно для мировоззрения римлян этой эпохи (особый вопрос здесь – проблема «наследуемого имения», heredium).  Некоторые исследователи даже считают названное понятие «изначально» (ab origine) присущим римлянам, оспаривая данные античных источников, которые не дают на это никаких указаний. Так, например, Доминик Ратбоун (один из соавторов М. Кроуфорда по Roman Statutes) в полном противоречии с имеющимися источниками приходит к выводу, что представление о «частном поле» (ager privatus) присутствовало в римской юридической практике уже в VI в. до н. э[34]. Ясно, что подобные выводы не учитывают особенностей исторической эволюции правовых понятий и норм и с необходимостью оказываются ущербными.

С другой стороны, «квиритскую собственность» (dominium ex jure Quiritium) в эпиграфическом lex agraria пытались найти и Т. Моммзен, и К. Йоганнсен, и Э. Линтотт, и М. Кроуфорд, восстанавливая do]mneis в строке 27 закона, – там, где мы, вслед за А. Рудоррфом, видим только простое и естественное o]mneis[35].

Так, исходя из восполнения d]omneis, К. Йоганнсен и Э. Линтотт едины в том, что в строках 1–14 закона речь шла именно о передаче в полную квиритскую собственность или о подтверждении собственнических прав в отношении следующих категорий недвижимости: 1) недвижимости, закрепленной гракханскими триумвирами во владение за «старыми владельцами» (veteres possessores), после изъятия у них излишков, превышающих земельный максимум (см. ниже строки 1–2, 5 закона); 2) недвижимости, закрепленной за новопоселенцами в соответствии с законодательством Гракхов (строки 3, 8–10); 3) недвижимости (земельных участков), величиной не свыше 30 югеров, занятой частными лицами под сельскохозяйственные цели из состава ager publicus в 133–111 гг. до н. э (строки 13–14 закона)[36].

Аргументы Э. Линтотта, К. Йоганнсен и других сторонников указанной выше точки зрения были бы действительно убедительны, если бы основывались на самом эпиграфическом тексте, а не на его произвольных восполнениях, и, кроме того, имели опору в официальной юридической терминологии позднереспубликанского периода[37]. Однако мы до сих пор не располагаем какими-либо доказательствами существования в рассматриваемую эпоху самого термина dominus, которым у классических юристов в соответствующих контекстах обозначается полноправный квиритский собственник  «частного поля» (ager privatus)[38].

С нашей точки зрения, напротив, понятие «частный» (privatus) в конце II в. до н. э., скорее всего, указывало на «нечто,  выделенное из общего целого», где под «общим целым» следует понимать «общественное поле Римского народа» (ager publicus populi Romani). Эта еще только разрабатываемая юристами того времени категория представляла собой новый, профанный способ определения статуса недвижимости, которая находится во владении, – способ, пришедший на смену традиционному, зиждущемуся, в соответствии с учением авгуров, на идее освященного богами «поля» (ager). Создавая эту новую категорию, юристы, в свою очередь, основывались на идее формальной принадлежности недвижимости как находящейся во владении. В соответствии с этим, сам тип земель ager privatus и должен быть квалифицирован нами как земли, «выделенные» из состава ager publicus, в силу их передачи во владение[39].

 Таким образом, понятие «квиритской собственности» (dominium ex jure Quiritium), которое формулирует Гай  (Inst., 1, 54; 2, 40) принадлежит, прежде всего, его эпохе, отражая ее политико-правовые и культурные реалии. Но можно ли, в связи с этим, говорить также и о позднереспубликанском периоде? Принимая во внимание доводы С. Солацци, который доказывает, что выражение dominium loci в «Дигестах» (Dig., 8, 3, 30) является позднейшей вставкой, позднереспубликанская привязка здесь должна быть заведомо отвергнута[40]. Впрочем, в любом случае, возникновение понятия dominium – это результат взаимодействия целого комплекса разнородных факторов. И среди них особо следует отметить знаменательное соприкосновение римской юриспруденции в ходе коренного пересмотра своих взглядов на роль государства (res publica) и права с эллинистическими философскими учениями[41]. Без такого диалога, без соответствующей «профанизации» понятийного аппарата юристов архаической эпохи, невозможна была бы выработка понятия «квиритской собственности» (dominium ex iure Quiritium). Невозможен был бы переход от «находящегося во владении» как субъективной категории к объективной категории «унаследованного». Ведь говоря о понятии dominium, мы, прежде всего, имеем в виду феномен, непосредственно отражающий и включающий в себя вполне определенный комплекс представлений в следующей семантической последовательности: erus/herus/heredium-dubinus/dominus/dominium.

В связи с этим, даже такое достаточно позднее в хронологическом плане (Панэтий был членом Сципионовского кружка в Риме, стоявшего у истоков гракханского движения) появление в юридических текстах выражения dominium ex iure Quiritium  справедливо связывают с воздействием авторитетной стоической доктрины[42]. Не менее справедливо и то, что исконно римский способ выражения собственнических прав –заявление meum esse (весьма показательное в феноменологическом плане)– первоначально мог относиться, по-видимому, только к движимому имуществу[43].

И здесь нам представляется особенно важным одно  тонкое наблюдение Филиппо Галло, высказанное им в связи с интерпретацией того знаменитого места у Гая, где   объясняется возникновение института usucapio ( «это по-видимому было введено для того, чтобы доминий на вещи не оставался слишком долгое время неопределенным» – quod ideo receptum videtur, ne rerum dominia divitius in incerto essent, Inst., 2, 44). Ф. Галло по этому поводу замечает: «Гай здесь хочет сказать, что данный институт (usucapio) был введен и установлен ввиду уверенности в наличии самих субъектов доминия»[44]. Это значит, что вопрос о возникновении понятия dominium с неизбежностью оказывается теснейшим образом связанным с проблемой обособления индивида в ту эпоху, когда нормы usucapio стали распространяться не только на «имение» (fundum), но и на «усадьбу» (aedes). Принимая во внимание результаты последних исследований, можно связать начало этого процесса с переходом «имения» (fundum) в категорию «манципируемых вещей» (res mancipi), а завершение отнести к 60-м гг. до н. э (ср. речь Цицерона Pro Caecina 69 г. до н. э.)[45]. Здесь в качестве важнейшего дифференцирующего признака для римских юристов в их теоретическом анализе выступала, скорее всего, сама природа «вещи» (res) как таковая. То есть, решающее значение имело, является ли данная вещь «манципируемой» (mancipi), или, напротив, – «неманципируемой» (nec mancipi). Этим и объясняется, на наш взгляд, тот примечательный факт, что латинский речевой узус в первую очередь фиксирует именно «говорящее лицо» – субъекта доминия, «собственника» (dominus) и только потом появляются соответствующие термины абстрактного (dominium) или конкретно-правового характера (fundus). Как можно видеть (и это подтверждается всякий раз снова и снова), история права шаг за шагом последовательно отражает эволюцию общества, его учреждений и экономики.

Действительно, начиная с III в. до н. э.  «манципируемыми» (res mancipi) признаются уже все делимые вещи, включая и «имение» (fundus)[46]. До этого, как известно, вся земля, за исключением передающегося по наследству «наследуемого имения», или heredium (parvulum praedium, в терминологии юристов последнего века республики)[47], распределялась через трибу. При этом forma agri, которая требует, по крайней мере, публичного внесения в цензовые списки, первоначально учитывалась лишь в связи с процедурой усыновления. По свидетельству наших источников начало такой практики совпадает с выводом первых колоний в Италии. Однако на первый план в сколько-нибудь законченном виде forma agri  выходит только  в аграрном законе 111 г. до н. э.

4. Содержание аграрного закона 111 г. до н. э.

 Эпиграфический  lex agraria 111 BC делится на три части. В первой идет речь об италийском «общественном поле»  (ager publicus) и его реорганизации в послегракханский период (строки 1–42/48)[48]; во второй –  о правовом статусе земель, составляющих провинцию Африка (строки 43/48–95)[49]; в третьей – о землях римской колонии в Коринфе (строки 96–105)[50]. Э. Линтотт со своей стороны предлагает более простое деление – на «италийскую часть» (строки 1–42), где определяется правовой статус землевладений, находящихся в Италии, и «неиталийскую» (строки 43–105)[51]. При этом не вполне ясными остаются строки 43–48 закона. Их фрагментарность вызывает среди ученых серьезные расхождения в связи с вопросом о том, идет ли здесь речь об италийских землях или, напротив, о землях лежащих за пределами Италии (а именно в Африке)[52].

В целом, на основаниии и комментарии к ним.данных в аренду как проданные или сданные в аренду цензорами.ение данных этого эпиграфического памятника мы можем судить о составе римского «общественного поля» (ager publicus), о том, как происходил его передел начиная со 133 г. до н. э. Так, мы встречаем здесь и земельные участки, оставленные  в ходе аграрной реформы за их «старыми владельцами» (veteres possessores) как не превышающие законодательно установленной нормы. Упоминаются и земельные участки, закрепленные во владение «в соответствии со жребием» (in sortem) по закону Гая Гракха, и земли, отнятые незаконно, а потому возвращенные триумвирами их прежним владельцам[53]. Определяется также правовой статус тех земельных участков, которые были закреплены во владение без предварительной жеребьевки (подушное наделение?), а также земель, проданных или сданных в аренду цензорами[54].  Наконец, следует упомянуть и о «полях, закрепленных во владение с целью их обработки» (agri colendi causa possessi). Эти незаконно отторгнутые из состава «общественного поля» небольшие участки величиной до 30 югеров закон оставляет за их новыми владельцами и определяет как ager privatus[55]. Наряду с упомянутыми выше типами земельных владений, отождествление которых с квиритской собственностью (dominium ex iure Quiritium) едва ли возможно, наш закон говорит и о других, не менее интересных формах владения. Здесь и «придорожные земельные участки, принадлежащие сельским жителям» (vasei vicanei)[56], и «земли третьей доли» (trientabula)[57], и «поле для совместного выпаса скота» (ager compascuus)[58], и «общественные пастбища» (pascua publica)[59], и «квесторские земли» (agri quaestorii)[60].

В «африканской части» закона, кроме того, определяется правовой статус «частного поля, выплачивающего налог» (ager privatus vectigalisque), а также «земель, принадлежащих стипендиариям» (agri stipendiarii)[61]. При этом законодатель касается здесь не только вопросов, связанных с урегулированием имущественных споров, но и устанавливает порядок уплаты казенных сборов[62].

Все необходимые исторические справки и ссылки на литературу русский читатель сможет извлечь из краткого историко-филологического комментария, прилагающегося к публикуемому переводу. Более подробный анализ многих спорных вопросов, связанных с эпиграфическим lex agraria и устанавливаемым им режимом землепользования, заинтересованный исследователь найдет в большой монографии О. Сакки, которая в настоящий момент готовится к публикации[63].